Интервью
журналу "Тагес-Анцайгер", Цюрих.
Анита и Мариан Бласберг
Мы
беседовали с Дэвидом Боуи в течение получаса в берлинском отеле
"Четыре времени года". Он был во всем белом и – как всегда
– в прекрасном настроении.
TA: Мистер Боуи, как поживаете - хорошо?
Bowie: Просто великолепно.
TA: Вы звучите слегка устало.
Bowie: Я только что перенес ужасный насморк, и перелет
ему не помог. Но не бойтесь, я вас не заражу. Я уже вполне в форме.
TA: Когда слушаешь ваш новый альбом, можно подумать, что
вас тяготит возраст.
Bowie: Вам так показалось?
TA: В заглавной "Reality" вы поете, что смерть
стала "больше, чем просто грустной песней". А в другой
вещи клянетесь, что никогда не постареете.
Bowie: Понимаете, когда-нибудь в жизни наступает такой
момент, когда вы осознаете, что на свете существует всего три –
четыре серьезные вещи. Чем старше вы становитесь, тем меньшее количество
вопросов вас занимает; к несчастью, это такие вопросы, на которые
нет ответов. Смерть – несомненно один из них.
TA: На альбоме, кажется, вы справляетесь с ним наполовину
в меланхоличном, наполовину в приподнятом духе.
Bowie: В приподнятом? Возможно, вы правы. В противоположность
моему предыдущему альбому, "Риэлити" - действительно почти
веселый. "Хизен" был спокойней, но в его атмосфере есть
что-то неуютное. "Риэлити" прямее и ближе к земле, он
отражает, конечно, тоже вещи негативные, но я попытался упаднические
тексты снабдить оптимистическими мелодиями.
TA: Не является ли ваш новый альбом саундтреком к разрушению
одного города?
Bowie: Я знаю, что его часто называют моим нью-йоркским
альбомом, но это не так. Точно так же как "Heroes", который
был записан в Берлине, но не является моим "берлинским альбомом".
То есть, вы слышите резонанс Нью-Йорка, но это вовсе не альбом об
этом городе. Он только использует ритм города, отражает его атмосферу.
TA: А какова типичная нью-йоркская атмосфера?
Bowie: Это драйв даунтаун-Манхэттена, эта энергия, эта
беспощадность. Город дает тебе ощущение, что у тебя нет времени,
как если бы не было никакого завтра. Черт дери, я имею в виду, -
Нью-Йорк отвратителен и жесток, это жесткое место. Хотя в последнее
время его характер изменился
.
TA: Что вы имеете в виду?
Bowie: Город стал мягче. Последний перебой с током это
замечательно показал. Когда-то, во время большого блэкаута, были
беспорядки и грабежи, поджигали машины. Это было ужасно, нам было
очень страшно. Люди забились в свои темные квартиры и ждали, когда
же дадут электричество. На сей раз было все по-другому. Народ собирался
на тротуарах, приносил с собой гитары, еду и напитки. Это был большой
пикник. И это, несомненно, последствия девятого сентября. Люди думают:
"Эй, одни мы не справимся, мы нужны друг другу, нам нужны наши
соседи." Это урок, который Нью-Йорку пришлось выучить: то,
что это не самая плохая идея, полагаться на других людей и держаться
сообща.
TA: Вы звучите, как рафинированный постмодернист, которому
внезапно опять стала важна мораль.
Bowie: Я не вижу в этом никакого противоречия. Постмодернизм
еще никогда не был так актуален, как сейчас. Мы только сейчас начали
понимать его воздействие, и эти [террористические] удары внесли
в это свой вклад.
TA: В каком смысле?
Bowie: Думаю, только сейчас начинают постепенно рассыпаться
некоторые истины, которые мы долго считали абсолютными. Только теперь
мы начинаем сознавать, насколько мало они имеют влияния на нашу
жизнь. То, что они, возможно, и вовсе не существуют, что это просто
структуры, и мы сами придумали их, чтобы как-то сориентироваться
в этом мире. Думаю, нам сначала нужно привыкнуть к ощущению свободного
падения, к чувству отсутствия опоры.
TA: "Now my sight is failing in this twilight",
поете вы в "Reality", - блуждание ощупью в тумане.
Bowie: Да, так я ощущаю это в качестве художника, живущего
в окружении множества книг и картин в большом американском городе.
И, поверьте мне, иногда такое постмодернистское понимание реальности
может быть очень приятным.
TA: Это – роскошь?
Bowie: Да. Это декадентство. У какой-нибудь маленькой девочки
из Багдада совсем другое понимание реальности. Она спрашивает: "Где
мои родители, где мой дом, что мне есть?" Это – ее реальность,
и никто не сможет ее убедить в том, что есть выбор между разными
реальностями.
TA: Вы обязаны этой игре с реальностями вашей славой. Вы
создали фигуры, вроде Зигги Стардаста или Тощего Бледного Герцога,
вы были клоуном и один из первых художников выступали в женских
ролях.
Bowie: Для меня тогда это было совершенно логичное следствие.
С концом модерна умерло и все аутентичное. Больше не могло идти
речи о том, чтобы просто петь рок-н-ролл. Так что я попытался перевести
его в искусственную форму, я попытался с ним поиграть. Одновременно
эти фигуры давали мне возможность за ними спрятаться. Я был очень
стеснителен и считал, что я плохой певец. Через свои альтер-эго
я дистанцировался от самого себя.
TA: Начиная с вашего предыдущего альбома вы больше не кажетесь
искусственной фигурой. Вам стало слишком скучно придумывать персонажи?
Bowie: Нет, если честно, меня это все еще вдохновляет.
Только в настоящий момент мне не достает для этого энергии. Это
так трудно – перенести все на сцену, это просто кошмар, все это
множество людей, которые ездят вместе со мной, вся эта организация.
Я уже подумывал просто писАть для кого-нибудь другого. Пусть бы
у НЕГО голова болела.
TA: Вы как-то сказали, что у вас были проблемы с тем, чтобы
не смешивать Дэвида Боуи со множеством его альтер-эго.
Bowie: Тогда мне было двадцать-пять!
TA: А сегодня вы точно знаете, кто настоящий Боуи?
Bowie: Абсолютно.
TA: Как вам это удается?
Bowie: Я спрашиваю у своей жены: "С кем ты живешь?"
И она отвечает: "С тобой, далин, с кем же еще!" Теперь
вы наверняка спросите: а откуда мы знаем, кто Боуиевская жена? Шутка.
Нет, у меня нет личностных проблем.
TA: Зато у ваших фэнов есть. Даже тогда, когда вы, как
на двух последних альбомах, кажетесь аутентичной личностью, люди
думают, что снова имеют дело с искусственной фигурой – "настоящим
Боуи". Не существует ли таких Боуи-ловушек – последствий вашей
карьеры?
Bowie: Ах, знаете что, мне теперь в высшей степени плевать.,
кем меня считают люди. Пока им нравится моя работа, я об этом просто
не думаю. Дэвид Боуи – то есть, мистер Дэвид Боуи – кажется точно
таким же типом, какого изобразил Стив Мартин в "Придурке"
[“The Jerk”]. Ужасно смешной фильм, вы непременно должны посмотреть.
Там речь об одном идиоте, который о себе самом говорит только в
третьем лице – полный кретин, который совершенно случайно стал суперзвездой
и является всего лишь суммой представлений о нем большинства людей.
Официальный Дэвид Боуи – такой вот точно придурок. Да, вот это хорошо.
TA: В телерекламе минеральной воды, которую вы сами написали,
вы живете вместе с некоторыми вашими персонажами в одной квартире.
Вы хотите пить, заглядываете в холодильник, но он пуст. Зигги и
другие выпили всю вашу воду. Вы сегодня развили ироническое отрошение
к своим альтер-эго?
Bowie: Я бы сказал – расслабленное. Они больше не играют
в моей жизни никакой важной роли. Они – всего лишь воспоминания,
которые в течение долгих лет все больше и больше растворялись. Я
до сих пор могу представить себе их очертания, - своего рода созерцательное
представление, но нас больше не связывает ничего эмоционального.
TA: Оборачиваясь назад: которая из ваших фигур ближе всего
к вашей личности?
Bowie: Не думаю, что какая-то определенная. Они, возможно,
все в свое время представляли меня до определенной степени. Но сегодня
между мной и ими не существует больше никаких соответствий.
TA: Есть своего рода красная нить, проходящая сквозь все
ваши персонажи?
Bowie: Возможно, чувство изоляции.
TA: "Самый одинокий парень на свете" - одна из
ваших новых песен.
Bowie: Да, я думаю человеческая изоляция как таковая –
это большая тема, и я к ней обращался во всех своих работах. Я,
вероятно, всю жизнь буду об этом писать, и тоже самое – с духовными
вопросами, с моим собственным вечным поиском Бога. Я постоянно к
этому возвращаюсь.
TA: Такое постоянство становится с возрастом все важнее?
Bowie: Я не знаю. Когда я оглядываюсь на свою жизнь, то
вижу некий в разные периоды повторяющийся узор. Но постоянство?
Не думаю, что там так уж много постоянства.
TA: Вы теперь живете в одном и том же городе так долго,
как еще ни разу до этого. И вы женаты целых десять лет.
Bowie: Дайте-ка подумать. Даже одиннадцать, ух ты. Да уж,
действительно, - вот это постоянство. Но разве это что-то значит?
Прошлое кажется мне все короче и короче, будущее – не имеющим никакого
значения. Пока я живу, моя реальность будет всегда всего лишь сиюминутностью.
TA: Но разве реальность не значит признания предстоящего
физического конца?
Bowie: Что-что? Ах, да, само собой. Могу вам гарантировать,
что не существует ничего более смертного, чем мое тело.
TA: Тридцать лет назад вы хотели части вашего тела заменить
пластмассовыми. Вы не в силах выносить постепенного разрушения,
говорили вы. Вы не страдаете самовлюбленностью?
Bowie: Нет.
TA: Даже иногда?
Bowie: Нет-нет-нет и нет. Никогда. Старение не играет для
меня никакой роли. Честно, нет. Я не более самовлюблен, чем любой
другой. Все – окей в том виде, как оно есть.
TA: Вы занимаетесь спортом?
Bowie: Я очень активен, в 80-е я начал заниматься боксом.
Это помогает держаться в форме, дает возможность ездить в турне.
В остальном, я тренируюсь [на тренажерах]. Хочу быть в форме – ради
моей семьи, ради моей дочери и, главное, ради моей жены. Да, вот
тут надо быть в надлежащей кондиции.
TA: Кажется, мы слегка свернули в сторону. Вообще-то, мы
хотели вас спросить, теряют ли вопросы стиля свое значение с возрастом.
Bowie: Ух, вечно вы с вашим возрастом...
TA: Хорошо быть иконой стиля, Дэвидом Боуи?
Bowie: Иконой стиля, это просто смешно! Мне домой постоянно
шлют шмотки, и это действительно большое преимущество, потому что
практически не приходится ходить за покупками. Я ненавижу ходить
за покупками.
TA: Мистер Боуи, скажите, как эксперт по части экстравагантных
причесок – сколько стоит по-настоящему хорошая стрижка?
Bowie: Я никогда не хожу к парикмахеру – никогда. Всегда,
когда приходит парикмахер моей жены, он быстренько проходится по
моим волосам. Я ему всегда говорю: сделай просто что-нибудь. Я совершенно
не интересуюсь подобными вещами. Вы просто не можете себе представить,
насколько они мне безразличны.
TA: Вы можете объяснить, что такое сексапил?
Bowie: Нет.
TA: Говорят, перед вами даже Мик Джэггер не устоял. Уж
вы-то должны это знать.
Bowie: Знаете что, ну вот смотрите, например, сегодня на
мне белые носки – это же уже само за себя говорит. Сексапил меня
тоже не волнует, в нем действительно нет ничего такого, о чем бы
я мог долго думать.
TA: Двадцать лет назад было по-другому.
Bowie: Это зависит от того, чем человек занят в настоящий
момент. Кое-что в то время требовало присутствия чувственности,
ее особой власти. Самому постичь свою чувственность, проверить ее
на глазах у всех других – это было очень важной частью взросления.
Это освободило меня.
TA: Какой Боуи-песней лучше всего соблазнить девушку?
Bowie: И как вы только умудряетесь выдумывать подобные
вопросы?
TA: Ну, вы ведь наверняка пробовали.
Bowie: Когда я хотел соблазнить девушку, бывало, делал
ужасные ошибки. Чтобы ее добиться, я заводил что-нибудь, вроде Рихарда
Штрауса, и это частенько портило всю атмосферу. Поставь что-нибудь
из Штрауса, и через пять минут увидишь, как она выбегает вон.
TA: Разве не лучше было бы поставить “China Girl”?
Bowie: Возможно. Вы меня натолкнули на абсурдную мысль.
Наверное, я – что-то вроде Барри Уайта от "Новой Волны".
С той только разницей, что я до сих пор жив.
TA: Вы непрерывно смеетесь. Вы счастливы?
Bowie: Да, думаю, да.
TA: Раскройте нам секрет, куда в рок-бизнесе подевалось
хорошее настроение? Куда пропал эксцесс?
Bowie: Я абсолютно уверен, что он вернется, не волнуйтесь.
Я твердо верю в возрождение живого выступления.
TA: Почему вы в этом так убеждены?
Bowie: В скором времени большие музыкальные концерны пойдут
ко дну. Система распространения рухнет. Люди будут просто сидеть
дома перед компьютером и качать музыку из интерета, чтобы потом
разнимать ее на части и заново аранжировать. И в массе своей, когда
музыка будет все больше терять свой индивидуальный характер, снова
станет важным то, что происходит на сцене. Поверьте мне, это будет
просто потрясающе!
TA: Вы что хотите обратно – долг певца-автора зовет, -
на сцену с посланием?
Bowie: Боже упаси! Но на моих двух последних альбомах,
пожалуй, это действительно так – в том смысле, что они в первую
очередь передают взгляд на мир, отражают состояние моей души в большей
степени, чем сам процесс искусства. В каком-то смысле – это дидактические
альбомы.
TA: Последний вопрос, мистер Боуи, - вы не скучаете по
Швейцарии?
Bowie: Ну конечно! Швейцария – самая странная земля на
свете. Одна из тех немногих стран, о которой я могу сказать: скучаю
по этой земле. В большинстве случаев скучаешь по людям, которые
там живут...
Перевод AlexБ
